Fuck you very much.
Тридцатилетний мужчина относится ко мне как к своей ровестнице и, пожалуй, он - единственный, с кем в этой дыре еще можно поговорить.
Говорим о серебряном веке. Сравниваю себя с Маяковским, а шепотом умоляюще произношу, что не хочу так. Эта фраза адресована не ему, а куда-то вверх. Я тоже могу писать тому, кому не нужна. Любить, как собака. Стоять под окнами. Застрелиться?
Говорю, что так и сделаю, если вдруг стану великим поэтом. Или не великим, но хотя бы таким, каких читает 10% страны и чуть больше зарубежом.
А если нет - тут уже ничего не знаешь. Придется молча наблюдать, как умирают все, во главе с твоими мечтами.
Маяковский читал стихи студентам современного Горного, а они, конечно, не слушали и смеялись, дразнили. Больше твоей нелюбви я боюсь только нарваться на подобных студентов. Тогда уже стреляться точно не грех.
Его любило правительство и, думаю, невзаимная любовь не так уж и страшна, когда в твою честь называют улицы по всей России.
Проблема в том, что я - все-таки не он.
Я даже не могу быть уверена, что буду рифмовать строчки более удачно, чем два года назад.
Да этого и не надо, когда засыпаешь в пригородном отеле без звезд и отопления рядом с тобой. Тебе плевать, что я там пишу. Отсасываю сносно - и на том спасибо.